Поэтика за чайным столом и другие разборы - Страница 10

— восьмистрочные эпиграммы (по два четверостишия) В. А. Тихонова «Начал ты с „Вестника Европы“, А я — с „Шута“…» (На А. А. Лугового; с одной сквозной рифмой; 1905; Тих) и В. В. Князева «В альбом С. Ю. Витте» (Внимает он привычным ухом Руси протест…; 1906; Кня).

4. Несмотря на содержательные и интонационные различия между тремя ветвями корпуса, очевидны связи между ними и пограничные случаи.

Различие между эпичностью первой группы и лиричностью второй смазывается наличием: балладных текстов, повествуемых от 1-го лица; лирических текстов в 3-м лице и/или с событийным сюжетом; перволичных ламентаций героев баллад; прямой речи героя баллады о себе и в 1-м, и в 3-м лице; и лирических стихотворений в маске Другого. А отличие «легкой» третьей группы от двух первых основано как раз на общности структуры, подвергаемой ироническому обыгрыванию. Особенно очевидно это в случае откровенных пародий, но заложено уже в самой природе высокого поэтического слога. Как лирические тексты, так и баллады строятся на предельном накале поэтической условности: лирика — на стилизованном преувеличении чувств субъекта, баллады — на невероятности сюжета и эмоций героев; перевод в легкий регистр сводится к обнажению этих гипербол.

II

Роднит три группы и ряд общих мотивов. Перечислим основные изотопии, от типовых поэтических ходов до конкретных деталей и словесных оборотов.

1. Часто речь идет о том или ином чуде, парадоксе, метаморфозе. В балладах это чуть ли не обязательное условие жанра, в лирике — излюбленный гиперболический ход, в легких стихах — естественный прием осмеяния; органическую мотивировку этого ореола «чудесности» можно усмотреть в со-противопоставлении длинных и коротких строк. Примеры:

— подделка матерью Алины письма Альсима, приход Альсима к Алине под видом торговца драгоценностями, обнаружение ею своего лица на портрете его любимой (Жук);

— загробная ревность мертвеца (Лер);

— тотальность молчаливого взаимопонимания влюбленных: Все что <…> Что чище звезд, пугливей ночи, Страшнее тьмы, Тогда, взглянув друг другу в очи, Сказали мы (Ф-Мо);

— грядущее преображение природы: Цветы последние увяли: Побил мороз <…> Но <…> Вот здесь со мной, Цветы задышат прежним летом И резедой (Ф-Где);

— волшебная власть над природой: Власть вам дана: Где вы царите так приветно — Всегда весна (Ф-Олс);

— полное слияние с гением: Восторг не может и меж нами Терпеть границ (Ф-Чай);

— сказочное богатство: Я повторял: «Когда я буду Богат, богат! К твоим серьгам по изумруду — Какой наряд!» <…> Как будто сон овеял райский Нас наяву. В моей руке — какое чудо! — Твоя рука, И на траве два изумруда — Два светляка (Ф-Я);

— систематический перевод с куртуазного языка на военный (в pendant к пародируемым строкам Вяземского: Вам делали, княгиня Вера, На караул), например: Когда ж коснулся к губкам алым, — Какой афронт! — Как пред бригадным генералом Я стал во фронт (Ми-Вя);

— превращение «я» в собаку: И в страшном ужасе, в испуге Сознал в тот час, Что я — не муж своей супруги, А… водолаз! Собачья шерсть, собачья морда… Пропал мой рост <…> Никто не знал, что пес мохнатый — Был человек… (Ми-До);

— повышение сакрального ранга «я»: Когда я был жрецом Мемфиса Тридцатый год, Меня пророком Озириса Признал народ. Мне дали жезл и колесницу, Воздвигли храм; Мне дали стражу, дали жрицу — Причли к богам (Слу);

— парадоксальные изменения социальных ролей автора и адресата эпиграммы: Я кончил вестником Европы, А ты — шутом! (Тих);

— превращение кармелитки в грешницу: …Ты не монахиня — блудница… <…> Упали темные одежды, Обнажена, Без покаянья, без надежды Стоит она… (Льд);

— мечта о невозможном преображении действительности: Но светлый край далек отсюда, И где же он? Его приблизит только чудо Иль вещий сон (Сол-Ид);

— воображаемый полет с возлюбленной над Нилом: Иль, может, все в мгновенной смене, И нет имен, И мы с тобой летим, как тени, Как чей-то сон?.. (Брю);

— окрыление поэта: Я не таков: пусть буду снами Заворожен, — В мятежный час взмахну крылами И сброшу сон (Бл-За);

— провал чуда: И приняла земля родная Своих детей <…> И, поманив их невозможным, Вновь предала Дням быстротечным, дням тревожным, Злым дням — без срока, без числа (Бл-Беж);

— колдовской финал: К каким ты нас уводишь чарам, Бог Световит? (Бал-Свет);

— парадоксальность лирического «я»: Безумье — и благоразумье, Позор — и честь <…> Всё слишком есть — Во мне. Все каторжные страсти Слились в одну! — Так в волосах моих — все масти Ведут войну! (Цв);

— внезапное виде́ние далекого города: Он видел не толпу над бухтой, А Петербург (Паст-Ш).

2. В согласии с установкой на чудо — настойчивая фиксация на мечтах, снах, бреде, фантазиях, лжи, устремлениях, переходах, побегах и полетах в иное.

— Всё поневоле улетаем К мечте своей (Жук);

— За Netty сердцем я летаю (Пуш);

— Живет, не здесь, в звездах Моэта Душа моя! (Бар);

— Что мне сиянье божьей власти И рай святой? Я перенес земные страсти Туда с собой. Ласкаю я мечту родную Везде одну (Лер);

— Зачем так скоро прекратился Мой лучший сон? Зачем душе моей явился Так внятно он? Зачем блаженство неземное Мне посулил (Мя-с);

— И есть мечта в душе холодной, Одна досель; Но думе детской и бесплодной Предаться мне ль? <…> Но этот сон лежал сначала В груди моей; Но эта вера просияла Мне с первых дней <…> И странен этот мне упорный, Напрасный бред (Па-Д);