Поэтика за чайным столом и другие разборы - Страница 183

К оглавлению

183

— Мы люди темные <…> ничего этого самого не понимаем <…>

— Вы не понимаете, потому что… термины! Конечно! А молодой человек понимает… Да. Старину с ним вспомнил <…> Например… дай бог память… кливер поднимай, пошел браса, фока и грота-галсы садить! <…> Тут сейчас поднимают кливер-фалы, брасопят грот-марсель и прочие <…> паруса в бейдевинд, а потом садят до места фока и грота-галсы, тянут шкоты и выбирают булиня… Пла… плачу… Рад…

Приемы нарративизации и драматизации списка очевидны. Любопытно, что объектом внимания — по линии на этот раз не реалий, а словесных формул — становится корабельное дело (Гомер и Иезекииль опять оказывают свое магическое действие). Текст насыщен наименованиями матросских специальностей и компонентов парусного вооружения и соответствующих действий, причем многие из них упоминаются неоднократно, что в общей сложности дает 73 словарные единицы (причем многочисленны составные лексемы, пишущиеся через дефис).

Количественный эффект дополняется экзотичностью приводимых выражений, каковые требуют комментариев, чем мотивируется повторение, с легкими вариациями, одних тех же слов, ничего, однако, не проясняющее и лишь удлиняющее список. Это не только способствует усилению комического эффекта — головоломного нагромождения варваризмов, но и заостряет внимание на метасловесном мотиве: адмирал несколько раз подчеркивает необходимость знать даже незначительные слова, помнить команды, владеть терминами, понимать, что что значит, каков смысл. Реплика о том, что хозяйке и другим гостям «это непонятно… и… скучно», не только обыгрывает хорошо известную утомительность списков, начиная с гомеровского, но и заостряет языковой — знаковый — мотив.

Открыто мнемоническая установка (И ведь все это надо помнить!), в свою очередь, работает на тему памяти, инвариантную в каталогах. Мы как бы получаем возможность ощутить вживе тот турде-форс запоминания, который характерен для перечней, исполняемых устно, — тем более что фонетически сходные варваризмы (марсы, марсовые, марсели, брамсели, бом-брамсели, брам и бом-брам-шкоты, грот-марсель, брасы, бом-брам-брасы, брасопятся…) легко перепутать. Мемориальный мотив подается Чеховым комически (отставной старик как раз страдает забывчивостью и все повторяет: дай Бог память), но с очевидным сочувствием (старик, в отличие от приведшего его племянника, совершенно бескорыстен) и с густой примесью ностальгии (с самого начала звучит трогательный мотив тоски старого служаки по былым временам: В старину все просто было; Я рад, что молодого человека встретил; Пла… Плачу… Рад).

2

Стихи с программно лексикографическим подзаголовком «В лесу. Словарь цветов» (1913) есть у сознательного языкотворца Хлебникова, кстати, охотно мыслившего списками (ср. его «Зверинец»; 1910).


На эти златистые пижмы                      Что юноши властной толпою
Росистые волосы выжми.                     Везут на пути к водопою
Воскликнет насмешливо:                      Кралю своего села —
                                «Только?» —         Она на цветах весела <…>.
Серьгою воздушная ольха.                   Под именем новым — Олеги,
Калужниц больше черный холод,         Вышаты, Добрыни и Глебы
Иди, позвал тебя Рогволод.                 Везут конец дышла телеги,
Коснется калужницы дремя,                Колосьями спрятанной в хлебы,
И станет безоблачным время <…>         Своей голубой королевы.
Подъемля медовые хоботы,                 Но и в цветы запрятав низ рук,
Ждут ножку богинины чеботы.            Та, смугла, встает, как призрак.
И белые ель и березы,                       «Ты священна, Смуглороссья», —
И смотрят на небо дерезы.                   Ей поют цветов колосья.
В траве притаилась дурника,                И пахло кругом мухомором
И знахаря ждет молодика <…>.                                                и дремой,
Род конского черепа — кость,               И пролит был запах смертельных
К нему наклоняется жость.                                                        черемух.
Любите носить все те имена,             Эй! Не будь сурова, не будь сурова,
Что могут онежиться в Лялю                Но будь проста, как вся дуброва.
<…>

Это якобы пейзажное стихотворение в действительности строится на коллекционировании, а там и неоархаическом изобретательстве древнерусских имен растений. Словарная вакханалия перерастает далее в воскрешение/конструирование некоего весеннего обряда Ляли, которое сопровождается соответственным переименованием участников. Налицо — в новом, метавербальном и утопическом обличии — игра с виртуальностью каталога.

3

Целую россыпь словесных перечней находим у Ильфа и Петрова, положивших список и в основу повествовательной структуры «Двенадцати стульев». Их интерес к спискам сверхдетерминирован скрещением двух ведущих черт их поэтики: осмеяния советской бюрократической культуры и пародирования языковых клише.

Часто обе установки совмещаются, например, в универсальном штемпеле Полыхаева (овеществляющем список):

...

Начальник «Геркулеса» давно уже не подписывал бумаг собственноручно <…> Так появились на свет первые каучуковые изречения:

183