Поэтика за чайным столом и другие разборы - Страница 220

К оглавлению

220

Не исключено, что Заходер вдохновлялся великолепным словесным гибридом, фигурирующим в «Приключениях Гекльберри Финна» (главы 22–23). Жулики «король» и «герцог» объявляют спектакль, где должен появиться the kings cameleopard, буквально — королевский верблюдолеопард (или верблюопард). Но,

...

когда у всех зрителей глаза разгорелись от любопытства, герцог поднял занавес, и король выбежал из-за кулис на четвереньках, совсем голый; он был весь кругом размалеван разноцветными полосами и сверкал, как радуга.

В русском переводе этот персонаж назван королевским жирафом, что семантически более или менее верно, поскольку слово camelopard имелось в английском языке XIX в. (наряду с giraffe), но стилистически бедновато — пропадает словесный эффект невероятной гибридизации. В оригинале он прописан добавлением в пусть сложное и экзотическое, но реально существующее слово camelopard буквы е. Одна-единственная буква радикально меняет структуру слова. Camelopard состоит из двух корней, английского camel и греко-латинского pard «леопард», связанных соединительным гласным о. А твеновский cameleopard состоит из двух английских слов camel и leopard, каламбурно сцепленных через общий согласный l (причем leopard и сам является этимологически сложным, типа «льво-(лео)пард»).

4

Странность — не единственная коннотация, связываемая с образом верблюда. Так, у сомалийцев юная верблюдица, qaalin — символ женской красоты. На наш северный взгляд, это опять-таки странно, но, например, в арабском языке нарицательное и собственное имя Gamal/Jamaal, родственное названию верблюда (g/k/jamal, от которого произошли др.-греч. καμηλος, лат. camelus и т. д.), значит «красивый». Если вернуться к уравнению «верблюд = лошадь» и вспомнить, что для Печорина главным критерием красоты, как в лошадях, так и в женщинах, была порода, то сомалийцев и арабов можно понять.

Целая группа восточных пословиц (аналогичных нашей Бедному жениться — ночь коротка) строится на еще одной несколько неожиданной коннотации верблюда:

...

Несчастливого (несчастного, неудачника, невезучего, бедняка, сироту) и (даже) на верблюде (спине буйвола) змея (собака, скорпион) ужалит (укусит, может искусать).

Особенно западает в душу вариант со змеей, обеспечивающий полноту восточного колорита; вспомним, что верблюжий фрагмент из Саади кончается поговоркой о смерти от змеиного укуса.

Парадоксальным образом, верблюд предстает здесь гарантом безопасности, некой башней слоновой кости. Мне на верблюде ездить не приходилось, но я наслышан о том, как страшно на него забираться и на нем сидеть, а также о том, что он служит двойным орудием вымогательства: деньги с туристов взимают за помощь как в залезании на него, так и тем более в спуске. Но определенную дистанцированность от змей и скорпионов он, наверное, обеспечивает.

5

Возвращаясь к нашим слонам и верблюдам, самый потрясающий их совместный номер попался мне лет тридцать назад на поздравительной Hallmark card, которую мне сейчас удалось разыскать в Интернете. Вот ее лицевая страница:

Вместо заключения
Искусство поэзии — 2010


Поэт, сказавший, господи прости,
Поэзия должна быть глуповата,
Был наше все, и потому для нас
Так это ясно, как простая гамма.
И мы ему давно уже простили
Рифмованную гиль и взгляд и нечто,
Туманну даль и глупую луну,
И даже те, те, те и те, те, те.


Тем более, он понимал, что проза —
Совсем иное дело, ибо мыслей
И мыслей точных требует — без них
Блестящие не служат выраженья
В ней ни к чему; любимца ж муз смешит
Хлопочущий над мыслями прозаик:
Поэту дай он мысль, какую хочет,
А лучше — глупость, в смысле глуповатость,
Тот завострит ее с конца и, рифмой
Летучей оперив, запустит в цель,
И дело в шляпе.


                           Ну, а если нет?
Что делать с тем, что где-то по соседству
С поэтом чувств, в его тени невидный,
Творил другой, чей голос был негромок
И дар убог, как сказано в стихах,
Но кто снискал венец поэта мысли, —
Как если б вправду сумеречность слога
Была залогом мыслей глубины.
Но он занес, как некий херувим,
Нам пару строчек интеллектуальных —
Метафизических. Так это называлось
У англичан когда-то и опять,
По мановенью мэтра-модерниста,
Арбитра вкусов, школ и репутаций,
Ревизовать сумевшего каноны,
Вдруг стало модным в лондонском кругу,


А там и к нам проникло в виде стеба,
Столь боговдохновенного, что уши
Развесишь и внимаешь поневоле,
Тому, как Парфенон и Лобачевский,
Джон Донн, зубная боль, пространства конус,
И греческая церковь, и Мария
Стюарт, она же — Дева-Богоматерь,
Углы, гипотенузы, анжамбманы
Собою испещряют чистый лист,
В попытке заглушить… но умолкаю,
И не беда, что не хватает части,
Какой-то составной, необходимой,
Чтобы концы свести с концами — в прозе,
Но не в стихах, — какой-то части речи.


Уф!.. В прозе, впрочем, тоже все не просто.
Ведь, как признал великий романист,
Когда б хотел он выразить словами
Все, что имел в виду сказать романом,
То должен был бы снова написать
Роман — тот самый, что и написал
Сначала, ибо им во всем почти что,
Что он писал, всегда руководила
220