О «системе жестов» Ахматовой см.: Гинзбург 1991: 126.
«Советизмы» в речи и поведении Ахматовой не сводятся к названным. Так, еще одна любопытная их разновидность — исполнение ею официально санкционированных ролей в качестве советской, российской и даже тюркской поэтессы. Ср. эпизод из ее ташкентской жизни с выступлением на открытии арыка: «Гафур [Гулям] <…> говорит ей: „Вас зовут Анна, а по-узбекски ана — мать. Поедем со мной в кишлак <…> там завтра пускают первую воду на пустынные поля“» и т. д. [Сомова 1991: 373–374].
Поразительную параллель к подобному страху перед Ахматовой у делающей доброе дело подруги находим в воспоминаниях Эммы Герштейн: «Когда после исправлений, вычеркиваний и дополнений я переписала письмо [в лагерь Л. Н. Гумилеву, 1940 г.] и опустила его в почтовый ящик, у меня закружилась голова от страха… [многоточие в тексте Герштейн. — А. Ж.] перед Анной Андреевной. А вдруг она будет меня винить за этот поступок?! Впрочем, ведь она сама дала мне его норильский адрес» [Герштейн 1993б: 165].
К постановке этой проблемы близко подошли Верхейл, Келли, Лукницкий, Найман, Холмгрен.
Ср. выше о внутреннем сопротивлении Ахматовой переезду в некоммунальную квартиру.
По проницательному наблюдению Наймана, «„Реквием“ — это советская поэзия, осуществленная в том идеальном виде, какой описывают все декларации ее. Герой этой поэзии народ» [Найман 1989: 134].
Многие писавшие об Ахматовой отмечают ее возвращение в конце творческого пути к символистской обобщенности, см., например: Гинзбург 1991: 129; о возраставшей с годами традиционности ахматовского стиха см.: Гаспаров 1989.
«Железо» иногда фигурирует в (авто)характеристиках Ахматовой, но не в идеализированных представлениях о ее статуарной личности.
Продолжая сравнение с Опискиным (заслуживающее разработки по многим линиям), можно обратиться к Заключению «Села Степанчикова»: «Фома Фомич лежит теперь в могиле <…> над ним стоит драгоценный памятник из белого мрамора, весь испещренный плачевными цитатами и хвалебными надписями <…> [П]рипоминают каждое его слово, что он ел, что любил. Вещи его сберегаются как драгоценность» [Достоевский 1972–1988: III, 165]. О теме памятника в поэзии Ахматовой см.: Небольсин 1992.
P. S. — 2014. Несложное предсказание, сделанное в 1995 г., сбылось в 2006-м, когда Ахматовой был поставлен памятник перед тюрьмой «Кресты».
Впервые: Новый мир. 2011. № 3. С. 168–179.
В цитате — полужирный — прим. верст.
Купальни на колесах появляются в «Охоте на Снарка» Льюиса Кэрролла («The Hunting of the Snark», 1876) — среди признаков, позволяющих опознать Снарка: The fourth is its fondness for bathing-machines, Which it constantly carries about, And believes that they add to the beauty of scenes — A sentiment open to doubt [букв.: Четвертый — его любовь к купальным машинам, Которые он постоянно таскает за собой, Полагая, что они украшают пейзаж, — Мысль, вызывающая сомнение].
О водном мотиве, в частности в заглавиях Кузмина, см.: Шварц 2001: 187–190.
Купальня на колесах появляется в дальнейшем и в стихах Кузмина — в «Купанье» («Конским потом…», 1921): Песок змеится плоско, А море далеко. Купальная повозка Маячит высоко. На сереньком трико Лиловая полоска, а затем в «Поездке» («Произнести твое названье…», 1923), изготовленной отчасти из того же материала: Здесь тихо, море дремлет плоско, И ветерок не долетел. Вдали купальная повозка И розоватых пена тел (см.: Кузмин 1977: 492). О текстологических проблемах, связанных с «Поездкой», в частности с вариантами «повозка/полоска», см.: Там же: 722–723, а также недавнюю дискуссию в блоге: http://barbarussa.livejournal.com/168713.html#cutid1).
Впервые: Звезда. 2013. № 12. С. 213–223.
Например, см.: http://www.snob.ru/selected/entry/42540.
См. новеллу «Сказка» (1926).
«Belle Marquise, vos beaux yeux me font mourir d’amour» («Прекрасная маркиза, ваши прекрасные глаза сулят мне смерть от любви»).
Все ухищрения и все уловки не дали ничего взамен любви… …Сто раз я нажимал курок винтовки, а вылетали только соловьи.
В стихах это выглядит так:
Deep in the study
Of eugenics
We find that fabled
Fowl, the Phoenix.
The wisest bird
As ever was,
Rejecting other
Ma’s and Pa’s,
It lays one egg,
Not ten or twelve,
And when it’s hatched,
Out pops itselve.
Форма itselve, представленная уже у Чосера, встречается и в более поздних, в том числе официальных, текстах. Вообще, согласно «Oxford English Dictionary» (2013), набор написаний лексемы ITSELF, накопившихся за долгую историю английского языка и, значит, бывших к услугам Огдена Нэша, впечатляет: (h)itsel(l)f(f)(e), (h)itselue(n), (h)itselv(e)(n), (h)itsi(j)lf(f)(e), hitsylf, hyt(t)self(f)(e), itseluyn и даже atself.
«Хочу харчо! (Монолог официанта)» (1968).
См. перевод А. Стругацкого [Акутагава 1971: I, 39–46]; подсказано Дмитрием Быковым.
Принципиальной сути взаимоотношений между старым и новым посвящен, например, рассказ американского фантаста Роберта Шекли «Необходимая вещь» («The Necessary Thing», 1955), на который мне указала Линор Горалик.
Шекли находит поучительное совмещение тождества и различия: есть такое «то же самое старое», которое даже очень творческой личности кажется вечно новым, — это собственное «я».
В печати стали появляться статьи и разделы книг под названиями «Как сделана „Шинель“ Эйхенбаума», «Как сделана статья Б. Эйхенбаума» и т. п.