Поэтика за чайным столом и другие разборы - Страница 31

— Так, утром ударивши в ворох Соломы, — с момент на намете — След ветра живет в разговорах Идущего бурно собранья Деревьев над кровельной дранью («Нас мало. Нас, может быть, трое…»).

— Смеркалось, и сумерек хитрый маневр Сводил с полутьмою зажженный репейник, С землею саженные тени ирпенек И с небом пожар полосатых панев («Лето»).

— Окно, пюпитр и, как овраги эхом, Полны ковры всем игранным («Окно, пюпитр…»).

— С намеренным однообразьем, Как мазь, густая синева Ложится зайчиками наземь И пачкает нам рукава («Сосны»).

— Земля и небо, лес и поле Ловили этот редкий звук, Размеренные эти доли Безумья, боли, счастья, мук («Весенняя распутица»).

— Я кончился, а ты жива, И ветер, жалуясь и плача, Раскачивает лес и дачу <…> И это не из удальства Или из ярости бесцельной, А чтоб в тоске найти слова Тебе для песни колыбельной («Ветер»).

— Зачем же плачет даль в тумане И горько пахнет перегной? На то ведь и мое призванье, Чтоб не скучали расстоянья, Чтобы за городскою гранью Земле не тосковать одной («Земля»).

— Пронесшейся грозою полон воздух. Все ожило, все дышит, как в раю. Всем роспуском кистей лиловогроздых Сирень вбирает свежести струю («После грозы»).

В мире Пастернака контактом чревато даже простое соприсутствие в одном пространстве, ср.:

— Я просыпаюсь. Я объят Открывшимся. Я на учете. Я на земле, где вы живете, И ваши тополя кипят.

— Ты здесь, мы в воздухе одном. Твое присутствие, как город, Как тихий Киев за окном, Который в зной лучей обернут, Который спит, не опочив, И сном борим, но не поборот <…> Твое присутствие, как зов За полдень поскорей усесться И, перечтя его с азов, Вписать в него твое соседство.

По контрасту с подобными настойчивыми контактами между самыми разными сущностями (в том числе цветами, грядками, влагой) — образами поглощения, вбирания, обмазывания, заполнения, оставления следа, сведения воедино, значимого соседства и т. п. — отказ ночных цветов в ЦН как-либо реагировать на утреннюю поливку выглядит вдвойне впечатляюще.

Следует сказать, что их непроницаемость для контактов не абсолютна. Отдельные обрывки происходящего вокруг все-таки попадают к ним в уши. Эти обрывки — одно из проявлений инвариантного пастернаковского мотива, состоящего в импровизационном совмещении чего-то малого, скромного, случайного с чем-то важным, представительным, волнующим, запоминающимся. Ср.:

— И ветер криками изрыт, И чем случайней, тем вернее Слагаются стихи навзрыд («Февраль. Достать чернил и плакать!..»).

— Все я ли один на свете, Готовый навзрыд при случае, Или есть свидетель («Плачущий сад»).

— Лариса, вот когда посожалею, Что я не смерть и ноль в сравненьи с ней, Я б разузнал, чем держится без клею Живая повесть на обрывках дней <…> Осмотришься, какой из нас не свалян Из хлопьев и из недомолвок мглы? («Памяти Рейснер»).

— Тогда ночной фиалкой пахнет все <…> Каждый случай, Который в прошлом может быть спасен И в будущем из рук судьбы получен («Любка»).

— В саду табак, на тротуаре Толпа, в толпе гуденье пчел, Разрывы туч, обрывки арий, Недвижный Днепр, ночной Подол («Баллада»).

— Я люблю их, грешным делом <…> И летящих туч обрывки, И снежинок канитель, И щипцами для завивки Их крутящую метель («Как-то в сумерки Тифлиса…»).

— А днем простор осенний Пронизывает вой Тоскою голошенья С погоста за рекой, Когда рыданье вдовье Относит за бугор, Я с нею всею кровью И вижу смерть в упор («Ложная тревога»).

— Бестолочь, кумушек пересуды, Что их попутал за сатана? Где я обрывки этих речей Слышал уж как-то порой прошлогодней? Ах, это сызнова, верно, сегодня Вышел из рощи ночью ручей <…> Это снегурка у края обрыва, Это о ней из оврага со дна Льется без умолку бред торопливый Полубезумного болтуна <…> Это зубами стуча от простуды, Льется чрез край ледяная струя В пруд и из пруда в другую посуду, Речь половодья — бред бытия («Опять весна»).

— Гул затих <…> Я ловлю в далеком отголоске, Что случится на моем веку, На меня наставлен сумрак ночи Тысячью биноклей на оси <…> Я один, все тонет в фарисействе, Жизнь прожить — не поле перейти («Гамлет»).

— В те места босоногою странницей Пробирается ночь вдоль забора, И за ней с подоконника тянется След подслушанного разговора. В отголосках беседы услышанной <…> («Белая ночь»).

— Но кто мы и откуда, Когда от всех тех лет Остались пересуды, А нас на свете нет? («Свидание»).

— И можно слышать в коридоре, Что происходит на просторе, О чем в случайном разговоре С капелью говорит апрель («Земля»).

Но в ЦН обрывки остаются обрывками, памятью не регистрируются и никакой роли в дальнейшем развитии лирического сюжета не играют.

Параллельно с темой контакта, в оригинальном, отчасти тоже «отрицательном» негативном, повороте предстает и тема великолепия. Упор в ЦН делается на воплощающий ее мотив «сути», которая уже по определению противопоставляется всему поверхностному, внешнему, шелухе, лузге и потому охотно принимает негативный характер — очищения, отмывания, освобождения, отказа от этих наносных элементов. Ср.:

— Но корпуса его изгиб Дышал полетом голой сути, Прорвавшей глупый слой лузги («Высокая болезнь»).

— Нельзя не впасть к концу, как в ересь, В неслыханную простоту («Волны»).