Поэтика за чайным столом и другие разборы - Страница 7

Но вернемся к Блоку. В «переменчивое лицо революции» Пастернак, по его словам, пошел взглянуть зимой 1917/18 гг.; иногда его знакомство с Рейснер датируется январем 1918 г.; впрочем, если верить тексту «Матроса в Москве», встреча с его героем произошла сразу же по залитии катка, которое могло произойти и раньше, скажем, в ноябре — декабре 1917 г. Но декабрь 1917 г. — январь 1918 г. — это как раз время действия поэмы «Двенадцать», а январь — время ее написания. Учредительное собрание, плакат о созыве которого фигурирует в главке 1-й, заседало 5 января и было разогнано в ночь на 7-е, а поэма была закончена 28 января и уже через двадцать дней напечатана.

Под пастернаковским стихотворением стоит дата 1919, а опубликовано оно было еще двумя годами позже — в 4-й книжке «Красной нови» (ноябрь — декабрь 1921 г.), то есть уже после смерти Блока (7 августа 1921 г.). Таким образом, «Матрос в Москве» не только текстуально, но и в плане истории создания вторит поэме Блока, чуть ли не претендует быть ее московским вариантом, но как бы молча, обходя ее стороной. Примечательно, что о самой знаменитой поэме Блока ни разу не заходит речь ни в двух автобиографических текстах Пастернака (в «Охранной грамоте» Блок упоминается мельком, в «Людях и положениях» ему посвящено несколько страниц), ни в черновой заметке «К характеристике Блока» (1946; опубл. 1972). И в новейшем обзоре откликов на поэму Блока его современников [Смола, Приходько, Гоморев 1999] в качестве единственного упоминания о ней у Пастернака фигурируют его строки из позднего стихотворения «Ветер (Четыре отрывка о Блоке)», 1956/1959 (см.: Там же: 367–368):

Тот ветер, проникший под ребра
И в душу, в течение лет
Недоброю славой и доброй
Помянут в стихах и воспет.

Тот ветер повсюду. Он дома,
В деревьях, в деревне, в дожде,
В поэзии третьего тома,
В «Двенадцати», в смерти, везде.

Они действительно — но лишь спустя четыре десятка лет и в составе длинного списка — открыто отсылают к ней, а заодно — скрыто — и к «Матросу в Москве», ср.:

...

Ветер хлесткий! Не отстает и мороз! <…> Ветер веселый И зол и рад. Крутит подолы <…> Рваное пальтишко…

...

Как право дуть из всех отверстий, Сквозь все — колоть <…> Был ветер пьян, — и обдал дрожью <…> Ремнями хлещущего шквала…

Напрашивается мысль, что Пастернак внутренне воспринимал «Матроса в Москве» как свой собственный, более подлинный вариант блоковской поэмы, как бы замещающий и вытесняющий ее — во всяком случае, в рамках его поэтического видения мира.

Я4242жмжм, или формальные ключи к «Матросу в Москве»

Я увидал его, лишь только                              Трактиром пахли на Галерной,
      С прудов зиме                                                   Песком, икрой.
Мигнул каток шестом флагштока
      И сник во тьме.                                         Москва казалась сортом щебня,
                                                                               Который шел
Был чист каток, и шест был шаток,                  В размол, на слом, в пучину гребней,
      И у перил,                                                         На новый мол.
У растаращенных рогаток,
      Он закурил.                                               Был ветер пьян, — и обдал дрожью:
                                                                               С вина — буян.
Был юн матрос, а ветер — юрок:                      Взглянул матрос (матрос был тоже,
      Напал и сгреб,                                                   Как ветер, пьян).
И вырвал, и задул окурок,
      И ткнул в сугроб.                                      Угольный дом напомнил чем-то
                                                                                Плавучий дом:
Как ночь, сукно на нем сидело,                       За шапкой, вея, дыбил ленты
      Как вольный дух                                                 Морской фантом.
Шатавшихся, как он, без дела
      Ноябрьских мух.                                       За ним шаталось, якорь с цепью
                                                                                Ища в дыре,
Как право дуть из всех отверстий,                   Соленое великолепье
      Сквозь все — колоть,                                           Бортов и рей.
Как ночь, сидел костюм из шерсти
      Мешком, не вплоть.                                  Огромный бриг, громадой торса
                                                                                Задрав бока,
И эта шерсть, и шаг неверный,                        Всползая и сползая, терся
      И брюк покрой                                                    Об облака.
Москва в огнях играла, мерзла,                       В разгоне свищущих трансмиссий,
      Роился шум,                                                       Едва упав
А бриг вздыхал, и штевень ерзал,                   За мыс, кипит опять на мысе
      И ахал трюм.                                                      Седой рукав.

Матрос взлетал и ник, колышим,                     На этом воющем заводе